Thank you! Your submission has been received!
Oops! Something went wrong while submitting the form.
Thank you! Your submission has been received!
Oops! Something went wrong while submitting the form.
Спасибо за доверие. Команда JM
Любите вы его или ненавидите — брутализм невозможно игнорировать. Это архитектура, которая говорит громко и прямо: массивные бетонные фасады, грубые формы, демонстративная честность материалов. Он не стремится к уюту и декоративности. Он заявляет о себе. Для одних — это манифест послевоенного гуманизма, для других — урбанистический кошмар. Именно это делает брутализм одним из самых поляризующих стилей XX века. Он не просто менял города — он вызывал споры о том, какой должна быть архитектура: удобной или вызывающей, гуманной или монументальной, визуально легкой или материально честной. Редакция JUNG Media подготовила материал о том, почему брутализм вызывает столь резкие эмоции, что стоит за этим стилем — и почему его возвращение сегодня не случайно.
Чтобы понять истоки брутализма, нужно вернуться в послевоенную Европу. Континент лежал в руинах, и архитектура не могла оставаться прежней. Требовались новые подходы: массовое строительство, новые материалы, честные формы. На этой волне появился один из самых радикальных архитектурных поворотов XX века — брутализм. Его прообразом стал жилой комплекс Unité d'Habitation в Марселе, спроектированный Ле Корбюзье.
Строительство комплекса велось с 1947 по 1952 год. Это был эксперимент: не просто здание, а целая городская экосистема. Внутри располагались квартиры, магазины, спортивные залы, детский сад и даже гостиница. Ле Корбюзье стремился создать «вертикальную деревню» — компактную, автономную и при этом гуманную. Но главным элементом, который определил стиль будущего, стал материал: необработанный бетон.
Вместо того чтобы скрывать следы опалубки и грубую фактуру, архитектор сделал их частью дизайна. Швы, поры, текстура дерева, в которое заливали бетон, — все это стало архитектурным высказыванием. Именно тогда появилось выражение béton brut — сырой бетон. Позже из него родился термин брутализм, который восприняли и переосмыслили последователи по всему миру.
Для опалубки использовали деревянные доски без полировки, специально чтобы на бетоне оставались характерные отпечатки волокон. Это создавало сложную игру света и тени на фасадах.
Unité d'Habitation стал первой в серии. Корбюзье реализовал похожие проекты в Нанте, Берлине, Париже и в Брюсселе. Все они отличались одним: радикальной открытостью конструкций, плотной жилой застройкой и визуальной мощью.
Критики в 1950-х были в шоке от внешнего вида здания. Один из французских обозревателей назвал Unité «бетонным кошмаром», а саму идею жить в такой «машине для жилья» — античеловечной. Сегодня комплекс находится под охраной ЮНЕСКО и считается архитектурной иконой.
Брутализм родился не из любви к грубости, а из стремления к архитектурной честности. Это был стиль, открыто демонстрирующий свою структуру. Несущие элементы не маскировались, а становились частью эстетики. Честно. Без обертки. Это был манифест, отлитый в бетон. И он стал началом движения, которое сформировало облик целых городов.
Если Unité d'Habitation был манифестом нового архитектурного языка, то Британия 1950-х дала этому языку повседневную речь. Именно здесь брутализм стал не только стилем, но и философией. Элисон и Питер Смитсоны, архитектурная пара и идейные лидеры нового поколения, предложили термин "as found" — «как есть, без прикрас». Не как вылеплено, не как улучшено — а как есть.
Их подход строился на уважении к материалу и месту. Никаких попыток скрыть несовершенства, закрасить бетон или прикрыть сталь. Архитектура, по их мнению, должна быть честной до последней балки. Так возник образ здания как свидетельства времени — с открытой проводкой, грубой кладкой, видимыми соединениями. Это не «недоделка», это декларация реализма.
Смитсоны спроектировали школьный кампус из простейших модулей — длинных, вытянутых блоков, выстроенных в линию. Материалы: бетон, кирпич, оцинкованная сталь, стекло. Ни штукатурки, ни обшивки, ни декоративных элементов. Все на виду. Здание стало ранним примером брутализма в Британии и воплощением идеи «как есть».
Британия середины века — это послевоенная страна с острой нехваткой жилья, инфраструктуры и ресурсов. Новое поколение архитекторов отказывалось от буржуазной отделки и избыточных решений в пользу доступности, рациональности и прочности. Строить нужно было быстро и массово. Брутализм стал архитектурным ответом на социальный запрос: надежный, понятный, честный.
Цитата из манифеста Смитсонов: «Наша задача — не украшать архитектуру, а позволить ей быть такой, как она есть. Пусть она говорит своим голосом».
Подход «as found» актуален в эпоху устойчивого дизайна. Современные архитекторы все чаще возвращаются к идее минимальной обработки материалов, к честному использованию локальных ресурсов. Идеи, заложенные Смитсонами, звучат как предвестие сегодняшних тем: экология, доступность, локальность.
К середине 1960-х брутализм вышел за пределы Европы и стал глобальным языком архитектуры. Его принципы — утилитарность, прямота, работа с материалом без прикрас — оказались универсально применимыми в странах с разной культурой, климатом и политическим устройством. Стиль, родившийся из дефицита и потребности, оказался удивительно гибким: его адаптировали к университетам, правительственным учреждениям, жилым кварталам, театрам и библиотекам.
Архитектор Джон Эндрюс, ученик и последователь идей Ле Корбюзье, создал в 1960-х здание гуманитарного и научного факультета Университета Торонто в районе Скарборо. Это была архитектура новой волны: массивные блоки, террасные формы, фасады с глубокими тенями. Но за монументальностью скрывалась практичность — здание проектировалось как модульная система, позволяющая легко расширять кампус.
Бетон здесь также отливался в деревянные опалубки, создавая текстурированную поверхность, способную «работать со светом» — архитекторы хотели, чтобы фасад менялся в течение дня и года, отражая небо и солнечный ритм.
Проект дублинской студии Grafton Architects стал не только современным воплощением философии брутализма, но и его переосмыслением. Здание Университета инженерии и технологий (UTEC), открытое в 2016 году, стало архитектурной сенсацией.
Со стороны оно напоминает разрез скального массива, обращенного к оживленной улице. Вертикальная структура, свободные лестничные марши, открытые террасы и перекрытия — все это формирует динамичную, почти театральную архитектуру, в которой студенты буквально живут внутри конструкции. Это не здание с фасадом — это здание как рельеф, как ландшафт.
Grafton Architects доказали, что брутализм не остался в XX веке. Его ценности — честность, взаимодействие с контекстом, уважение к материалу — работают и сегодня, если подойти к ним с вниманием и инновационным мышлением.
Стиль получил развитие и в странах Центральной Азии, Восточной Европы, Индии, Латинской Америки, где использовался в качестве универсального инструмента модернизации. Например, в Белграде и Софии, в Бразилиа и Тбилиси, в Дакке и Чандигархе — бетон стал символом новой архитектурной идентичности. Брутализм как будто притягивался к амбициозным проектам.
Брутализм — это архитектура, которая не пытается понравиться. Она не маскируется под привычную «домашность», не уговаривает визуальной мягкостью. Она предъявляет себя целиком: форма, материал, масштаб — без компромиссов и ретуши. В этом — ее радикальная честность. Но честность, как известно, не всегда вызывает симпатию.
Для одних — это грубость и бездушие. Для других — сила, структура, мужественный ответ на хаос.
Бостонская ратуша — один из самых известных примеров архитектуры, которую одни считают символом урбанистической катастрофы, а другие — выдающимся произведением модернистского мышления. Фасад из бетона, зигзагообразные балконы, нависающие объемы — все это воспринимается как агрессия. Но также — как манифест открытости власти, попытка сделать здание максимально «прозрачным» и доступным.
Центр Барбикан в Лондоне — не просто жилой комплекс, а целый культурный квартал, построенный в 1960–70-х. Он до сих пор вызывает споры: замкнутость, серость, монотонность? Или же сложный и глубоко продуманный урбанизм, в котором каждый элемент — результат долгого диалога архитекторов с функциональностью здания, климатом и городской тканью?
Йельский университет искусств и архитектуры (проект Пола Рудольфа) — учебное здание, которое долго было под огнем критики за якобы «деструктивную атмосферу». Тем не менее, архитектурное сообщество отмечает его за сложную геометрию и драматичное световое моделирование, а само здание восстановили с максимальной исторической точностью после пожара.
Причины противоречий:
Но именно эти качества и ценятся новыми поколениями архитекторов и дизайнеров. Брутализм привлекает своей честностью, он не пытается быть кем-то другим. Он — как скульптура, но в масштабе города. Он говорит с нами языком неоднозначных ощущений — и этим ценен.
Сегодня брутализм оказался на перепутье. С одной стороны — растущий интерес архитекторов и исследователей, фотопроекты в Instagram, ретроспективы, выставки, книги. С другой — реальные здания, которым грозит исчезновение. Они массово сносятся: по причинам экономической нецелесообразности, общественного давления или просто из-за непонимания их культурной ценности.
Бостонская ратуша — одно из самых обсуждаемых зданий в США. В опросах она стабильно попадает в списки «самых уродливых». И тем не менее, именно это здание стало объектом комплексного плана по сохранению, разработанного в 2021 году. Брутализм — это не просто бетон. Это целая глава архитектурной истории. Если мы сносим такие здания, мы теряем больше, чем фасады — мы теряем контекст эпохи.
История знает такие циклы. То, что казалось устаревшим, может снова стать актуальным. Так было с викторианскими домами, так стало и с промышленной архитектурой. И брутализм — не исключение. Новое поколение архитекторов и дизайнеров все чаще обращается к его логике: открытая структура, функциональность, работа с «грубым» материалом как с художественным высказыванием.
Во многих городах здания в стиле брутализма проходят через реставрации и адаптации. Им дают вторую жизнь: превращают в культурные центры, коворкинги, галереи. Меняется не стиль, а восприятие. Вместо «громоздкости» — монументальность. Вместо «серости» — выразительность.
Брутализм возвращается, потому что он говорит о настоящем. В эпоху, когда визуальная глянцевость стала нормой, архитектура, говорящая правду, снова становится актуальной. И сохранение таких зданий — это не просто охрана бетона. Это уважение к культурной памяти, к тем, кто строил, проектировал и мечтал о новом мире.
Брутализм — это больше, чем набор архитектурных решений. Это язык, на котором эпоха говорила о себе: прямо, грубо, без украшательств. Это стиль, в котором здание не просит быть любимым — оно требует быть понятым. Он говорит от имени времени, в котором строили не ради фасада, а ради функции, общности и идеи.
Каждый бетонный объем, каждое несовершенство поверхности — это не просто результат строительной технологии. Это часть культурного кода, зафиксировавшего надежды и страхи целого поколения. Сегодня брутализм вызывает полярные чувства. И именно в этом его сила: он не позволяет остаться в стороне.
В архитектуре, как и в искусстве, важны не только формы, но и эмоции, которые они пробуждают. Стиль, способный вызывать страсть, отторжение, восхищение или споры — это не просто стиль. Это голос времени, который все еще звучит.
.png)
