Во время Второй мировой войны Ташкент стал одним из главных эвакуационных центров СССР. Сюда перемещались заводы, театры, научные институты и сотни тысяч людей. Чтобы город выдержал такую нагрузку, нужны были не только ресурсы, но и архитектурные решения. Одним из ключевых фигурантов этого процесса был Митхат Булатов — глава архитектурно-планировочного управления. Он не просто проектировал здания, а выстраивал логику города: транспорт, логистика, инфраструктура. В условиях дефицита и нестабильности Булатов создавал систему, которая позволила Ташкенту работать, принимать людей и восстанавливаться. В новом материале JUNG Media — история архитектора, который строил под давлением времени.
С началом войны Ташкент оказался в новой роли. Он перестал быть просто административным центром Средней Азии — стал городом-притяжением, городом-убежищем. Сюда направлялись эшелоны эвакуированных: рабочие, артисты, ученые, врачи, целые институции и производственные цепочки. К 1942 году город принял сотни тысяч человек, включая оборудование десятков заводов, которые необходимо было немедленно встраивать в существующую структуру.
Это требовало мгновенной реакции со стороны градостроителей. Митхат Булатов, к тому моменту уже главный архитектор Ташкента, должен был не просто управлять проектами, а переписать город заново — на ходу, без запаса времени и с минимальными ресурсами. Он перерабатывает довоенный генеральный план, создавая новые модели размещения: гибкие, адаптивные, логистически выверенные. Основной задачей стало не строительство отдельных зданий, а организация пространств, в которых могли бы одновременно функционировать жилье, производство и транзит.
Проекты Булатова решали несколько задач одновременно: распределяли нагрузку, минимизировали транспортные узлы, сохраняли санитарные коридоры, обеспечивали базовую инженерную связанность. Архитектура становилась не формой, а системой. Чертежи, по сути, превращались в схемы выживания города под давлением внешних процессов.
Булатов вводил понятие временных решений с возможностью последующей трансформации. Так появились производственные зоны, перепрофилированные из общественных зданий, быстровозводимые жилые массивы, стратегически распределенные склады и санитарные блоки. Его работа не имела прямых аналогов в довоенной практике советской архитектуры. Это было мобилизационное проектирование — по скорости, по масштабу, по функции.
Митхат Булатов принадлежал к поколению архитекторов, сформированному в довоенной Ленинградской школе, где планирование воспринималось как интеграция инженерии, логистики и человеческой среды. В Ташкенте, оказавшемся в условиях резкого роста населения и нагрузки, его подход оказался не просто актуальным, а необходимым.
Он видел город не как совокупность зданий, а как взаимосвязанную систему потоков — людских, транспортных, энергетических. Булатов работал с планом Ташкента как с диаграммой метаболизма: он анализировал, где возникает перегрузка, где требуется перераспределение, как сохранить проницаемость и связанность даже в условиях постоянной трансформации.
По воспоминаниям коллег, он был строг и бескомпромиссен — не допускал поверхностных решений, требовал четкого функционального обоснования каждого объекта. Но при этом его проекты не теряли пространственного качества: он сохранял масштаб, соблюдал симметрию, использовал ориентиры. Даже временные сооружения под его руководством не теряли структурной логики и ритма.
Булатов адаптировал традиционные принципы планировки — квартальную сетку, ориентацию по сторонам света, зонирование — под условия военного времени. Он избегал избыточной плотности, планируя резервные коридоры и санитарные буферы. Инженерные сети проектировались не по остаточному принципу, а как фундаментальные элементы городской структуры.
Это был не только архитектурный подход, но и метод системного мышления, в котором город понимался как организм с обменными функциями, уязвимостями и потребностями. В этом Булатов был современен своему времени и одновременно опережал его.
По завершении войны Ташкент вступил в фазу восстановления. Однако для Булатова это не означало возвращения к довоенной архитектуре. Наоборот — именно в послевоенные годы он приступает к формированию нового облика города. Не просто восстанавливать, а перепроектировать — с учетом накопленного военного опыта, демографических изменений и новых задач социалистического центра Средней Азии.
Под его руководством разрабатываются проекты жилых и административных кварталов, инфраструктура на пересечении старых и новых районов, модернизируются инженерные сети. Генеральный план реконструкции Ташкента, подготовленный в 1952–1954 годах, стал логическим продолжением его военного планирования — но уже в мирных условиях, с ориентацией на устойчивый рост.
Булатов стремился к архитектуре, в которой масштаб и порядок становятся инструментами гармонизации быстро меняющегося города. Примеры — дома на улице Навои, колоннада Министерства здравоохранения, гостиница «Ташкент», стадион «Пахтакор». Эти объекты — не только след архитектурной эстетики 1950-х, но и реализация функционального подхода, в котором каждая деталь соотносится с инфраструктурой города в целом.
Однако уже в начале 1960-х в Ташкент пришла новая архитектурная волна из Москвы. Смена стиля сопровождалась и сменой управленческих приоритетов: градостроительная стратегия централизовалась, внимание сместилось к универсальному модернизму и типовым решениям. Булатов, не согласный с этим курсом, покидает практическую архитектуру. Его место в городской иерархии занимает другой подход — формально упрощенный, но идеологически поддержанный.
Этот период в его биографии часто трактуется как вынужденное удаление. Однако он стал основой для следующего этапа — перехода от проектной деятельности к теоретической, где Булатов начинает формировать собственный архитектурный язык, обращенный к глубинным структурам времени, пространства и культуры.
В 1966 году Ташкент оказался разрушенным — не войной, а землетрясением. Удар стихии уничтожил значительную часть исторического центра, жилые массивы и ключевые инфраструктурные узлы. Булатов, к тому моменту уже отошедший от практики, вновь включается в работу. Его опыт, системность мышления и знание городской среды оказались необходимыми в ситуации, когда нужно было не просто восстановить, а переосмыслить структуру города.
В отличие от военного периода, когда архитектура отвечала на запрос выживания, теперь стояла задача долгосрочной устойчивости. Булатов возвращается к принципам, которые закладывал в генеральных планах: зонирование с учетом сейсмобезопасности, низкоэтажное резервное строительство, резервные транспортные связки, разбивка пространства на автономные функциональные ячейки.
Он выступает не только как архитектор, но и как координатор. Его работа выходит за рамки отдельных проектов — это системный подход к реконструкции, в которой архитектура снова становится не формой, а инструментом адаптации. Булатов активно взаимодействует с инженерами, сейсмологами, специалистами по транспортной и коммунальной логистике.
Парадоксально, но именно катастрофа позволила ему вновь реализовать идеи, отвергнутые в ходе архитектурной централизации 1960-х. Его участие не ограничивается технической экспертизой: он возвращает в обсуждение вопрос о связи архитектуры с географией, культурой, историей места. Землетрясение становится не только разрушением, но и поводом для пересмотра архитектурной парадигмы — в том числе на уровне институций.
Покинув пост архитектора-практика, Митхат Булатов не ушел из профессии — он сместил фокус. С конца 1960-х он работает в Институте искусствознания Узбекской ССР, где сосредотачивается на истории и теории архитектуры. Его интересы перемещаются от градостроительной логики к фундаментальным структурам — геометрии, пропорции, ритму, символике.
Булатов рассматривает исламскую архитектуру как систему, в которой геометрия служит не только эстетике, но и функции ориентации в пространстве и времени. Он изучает мавзолеи, медресе, мечети, исследует орнаментику как математический код и обнаруживает в ней закономерности, связанные с астрономией, календарными циклами, направлением к Кибле (направление на Каабу в Мекке).
Кульминацией этих исследований становится труд «Космос и архитектура» — итог десятилетий наблюдений, чертежей, экспедиций. В этой книге он показывает, как в архитектуре мусульманского Востока заложена идея гармонии мира: в соотношениях, в ориентации зданий, в модулях росписи. Он не ограничивается анализом: Булатов предлагает методологию — как читать пространство, как извлекать из архитектуры законы, связывающие ее с природой и культурой.
Особое место занимает его проект реконструкции обсерватории Улугбека в Самарканде. Это не просто архитектурная реставрация — это попытка восстановить космологический смысл здания. Булатов предлагает новый тип музейного пространства, в котором архитектура становится медиатором между человеком и вселенной.
Исследования Булатова не были отвлеченной теорией. Он понимал архитектуру как дисциплину, соединяющую науку, веру и практику. В его чертежах встречаются не только фасады и сечения, но и диаграммы движения солнца, сетки пропорций, расчеты звездных проекций.
Митхат Булатов умер в 2004 году в возрасте 97 лет. Его карьера охватывала почти весь XX век — от раннего советского модернизма до постсоветских переосмыслений архитектурного наследия. Но, в отличие от многих своих современников, он сумел оставить после себя не только здания и статьи, но и стройную систему взглядов, в которой архитектура — это знание, зафиксированное в пространстве.
Сохранением его архива занималась супруга — Вера Андреевна Булатова, археолог, востоковед и постоянная соавторка. Благодаря ее усилиям была издана книга «Космос и архитектура», в которую вошли теоретические труды, чертежи, неосуществленные проекты и письма. Издание стало не только памятником, но и рабочим материалом — оно включено в учебные и исследовательские программы.
Сегодня имя Булатова возвращается в публичное поле. В его честь названа улица в Казани, учрежден Международный благотворительный фонд. Поддерживаются проекты, направленные на развитие исследований в области архитектурной космологии, истории исламской архитектуры, геометрической гармонии. Готовится к открытию дом-музей в Ташкенте, который станет не столько мемориальным пространством, сколько исследовательским центром.
Булатов не был медийной фигурой. Он работал медленно, точно, с опорой на принципы. Но именно такая работа оставляет структурные следы — в планах городов, в логике зданий, в теориях, на которые можно опереться. Его подход к архитектуре как к системе — от орнамента до генерального плана — остается актуальным там, где город снова становится пространством напряжения, адаптации и взаимодействия.
Митхат Булатов — фигура, выходящая за пределы архитектурной профессии. Он проектировал города как инженер и как философ, как координатор инфраструктурных решений и как исследователь культурных смыслов. Его подход не ограничивался визуальной формой или нормативной задачей — он выстраивал связи между пространством, временем, обществом и знанием.
Булатов сформировал Ташкент как город мобилизации и восстановления, и одновременно — как культурный код. Он показал, что архитектура может быть стратегией выживания, инструментом модернизации и медиатором между человеком и космосом. Его практики и исследования не потеряли актуальности: в условиях сейсмических рисков, климатических изменений, миграционных волн, города снова требуют системного мышления и пространственной логики.
Мы рассматриваем наследие Булатова как активный ресурс — не для ностальгии, а для проектирования будущего. Это опыт архитектора, который работал с городом как с живым организмом, читал культуру сквозь архитектуру и оставил после себя инструменты для анализа и действия. Его чертежи — это не документы прошлого, а карты, которые можно использовать сегодня.